Ван Гог. «Прогулка заключенных» как личное переживание

Ван Гог сделал «Прогулку заключенных» произведением глубоко личного, исповедального характера. Широко известно, что центральный персонаж картины наделен автопортретными чертами. В письмах из Сен-Реми, куда он отправился добровольно и где в первые дни был поражен необыкновенной заботой обитателей лечебницы друг о друге, Ван Гог, однако, часто называл себя узником. «Лучше бы мне было попасть если уж не на каторгу, то... на военную службу, - писал он. - Я должен был отстаивать свою мастерскую... Но я оказался трусом и пьяницей...». И позднее: «Заточение раздавило меня».

Эти настроения Ван Гога отражены в «Прогулке заключенных». И все же было бы слишком наивно толковать картину в сугубо личном плане и тем более связывать ее только с заключением Ван Гога в Сен-Реми. В ее центральном образе воплощены представления Ван Гога о месте художника в современном ему обществе, и перекликающиеся с картиной мысли и даже мотивы владели Ван Гогом задолго до ее написания. Мы встречаем их в письме к Эмилю Бернару, написанном еще летом 1888 года в Арле.

«До чего же убога наша собственная подлинная жизнь, жизнь художников, влачащих жалкое существование под изнурительным бременем трудного ремесла... на этой неблагодарной планете, где «любовь к искусству нам любить мешает». Однако... мы вправе питать относительную уверенность в возможности заниматься живописью в лучших условиях иного существования- явление, пожалуй, не более сложное и не более поразительное, чем превращение гусеницы в бабочку, белой личинки в майского жука. Это существование художника-бабочки, возможно, будет протекать на каком-нибудь из бесчисленных светил, которые не более недоступны для нас после смерти, чем при жизни черные точки, символизирующие города и селения на географической карте» (курсив везде мой. - А. Б.).

В этом отрывке, как и в картине, мы находим то же томительное разделение мира на «здесь» (внизу, на этой планете) и некое гипотетическое «там» (вверху, где порхают «бабочки») - то же отчаяние и тот же отблеск чрезвычайно слабой надежды. Впрочем, тут мы вступаем на шаткую почву догадок, потому что прозвучавшая в одном из писем Ван Гога идея переселения душ, конечно же, не выражена в художественном образе картины, и зритель волен интерпретировать упомянутую деталь ее («бабочек») как угодно иначе. В дальнейшем, при обзоре других «копий» Ван Гога, написанных в Сен-Реми, мы увидим, что сам художник, скорее всего, понимал ее не иначе, а именно так, но, повторяю, это лежит уже за пределами собственно художественного содержания самой картины.

Что же касается первых строк процитированного отрывка, то они лишь помогают нам четче сформулировать основные идеи «Прогулки заключенных», вытекающие из нашего анализа: это убогость и изнурительность подлинной, невыдуманной жизни; неблагодарность общества, ставящего художника в один ряд с униженными и отщепенцами; фантасмагорическая парадоксальность бытия. Нам также становится понятно, почему, если художник охарактеризован как жертва, его тюремщики вовсе не трактуются в качестве тиранов. Картина Ван Гога не есть социальное обвинение, она-обвинение без определенного социального адреса. В известном смысле, как это ему ни больно, художник даже сам зачисляет себя в преступники на том, по-видимому, основании, что нормальная и полнокровная жизнь собственной личности беспощадно приносится художником в жертву искусству. Иного пути, чем этот путь трагического раздвоения, собственно, и нет у настоящего художника в буржуазном обществе. Желанная пора гармонического человека еще не настала; гармоническая форма круга работает вхолостую, как уродующий человека механизм. В других работах того же периода поиски гармонии в жизни уводят художника в патриархальную утопию.

Далее: Живописные копии