Пабло Пикассо. «Королева Изабо». Аполлинер и «Гниющий чародей»

Книга Гийома Аполлинера «Гниющий чародей» представляет для нас особый интерес в связи с пониманием образа «королевы Изабо» и общего идейного содержания протокубизма Пикассо.

Как известно, Пикассо и Аполлинера связывали отношения близкой дружбы, о которой чаще всего вспоминают лишь тогда, когда дело идет о «розовом периоде» Пикассо и некоторых стихах Аполлинера на тему бродячих комедиантов. Далее, когда искусство Пикассо перестает быть столь явстеєнно литературным, их творческая взаимозависимость теряет свою очевидность, и последующие отношения художника и поэта рассматриваются почти исключительно в их внешнем биографическом плане.

Однако есть веские основания утверждать, что именно пример Пикассо 1907 года самым решительным образом повлиял на весь творческий путь Аполлинера (как бы отразился в нем), вплотную поставив поэта перед радикально новым пониманием отношения творца к его творению и перед необходимостью нового осознания самого художественного произведения. Об этом поэт писал в одном из писем в мае 1908 года: «Я ищу лишь новый лиризм и вместе с тем человечность». В целом ряде публикаций Аполлинера зимы и весны 1908 года явственно ощутим перелом в его взглядах. Уже в середине февраля появляется в печати «Онирокритика», которую виднейший исследователь аполлинеровского творчества Мишель Декоден характеризует как документ его эстетического ренессанса.

«Онирокритика» - в переводе: «снотолкование». Сложным потоком ассоциативно многоплановых и неясных образов, темнотой стиля, интонацией сомнамбулического волхвования эта поэма в прозе и стихах напоминает о жанре «откровений» или «видений», о языке гаданий и пророчеств. За трудными метафорами, иносказаниями и символами скрыт личный опыт драматического познания мира, определивший возвышенное представление поэта о «человечности»; сама же царящая в этом произведении атмосфера магии, вещего сна и чародейства соответствует по духу его «новому лиризму». В поэме оживает блестящее знание Аполлинером культурного прошлого Европы, его особенные пристрастия к магическим и алхимическим учениям средневековья и к фольклору. Как раз средневековый аспект «Они-рокритики», видимо, и объясняет факт повторной публикации ее как заключительной главы в окончательной редакции 1909 года юношеского произведения Аполлинера «Гниющий чародей».

Вот что пишет об этой книге в целом М. Декоден: «Аполлинер вдохновился легендой о Мерлине, о его незаконном рождении, о его магических способностях, о его любви к Вивиане и о его заточении - его «затворении» - в сердце леса, легендой в том виде, в каком он нашел ее в средневековой литературе, а в XX веке - у Кине или у Ла Вилльмарке. Однако он наполнил эти традиционные темы своими юношескими вопросами о жизни и о любви, своими первыми горестями, но также и своей верой в колдовство поэзии; и он вообразил себе - как это хорошо показал Жан Бургос - некую  «Библию наизнанку»  в отрицание  и  в  насмешку над  настоящей.

В гробницу, куда «обманчивая и вероломная» женщина заключила Мерлина, отпраздновать некое «погребальное Рождество» приходят всевозможные существа, владеющие тщетной наукой магии: лжекороли-волхвы, старые друиды, гротескные феи, женщины, умеющие соблазнять и обманывать, - Медея, Далила, Елена, к которым присоединяется иллюзорная и двусмысленная Анжелика, а также реальные или мифические, но обреченные на исчезновение животные - монстр Шапалю, ихтиозавр, Левиафан, Бегемот и добровольно желающие смерти сфинксы, а также и прочиє: парадоксальные основатели городов Кадм и св. Симеон Стилит, не знавшие смерти Енох и Илья, Вечный Жид, мудрецы Соломон и Сократ со своими неожиданными афоризмами. Все они восклицаниями, причитаниями и саркастическими насмешками подготавливают последние слова, которыми обмениваются Чародей и Озерная Дама: мужчина и женщина разделены навечно; женщина, чья душа, как и ее «двенадцать раз нечистое» тело, отмечена клеймом, она любит только любовь, и мужчина, который свою любовь переносит на творение и отрекается перед ним от своей мощи, - и тот и другая осознают невозможность любви...

В 1909 году «Гниющий чародей» будет дополнен двумя главами: первой и последней в окончательном варианте произведения. Первая глава - это почти буквальный пересказ пассажа о Ланселоте Озерном по прозаической версии XV века, как будто этим заимствованием Аполлинер желал с первых же слов сообщить своему произведению анонимные и вневременные измерения мифа и, таким образом, хотел как бы сам слиться с Мерлином. Что касается последней главы, то это «Онирокритика». Поэт изменяет ею пессимистическую концовку (первой журнальной редакции.- А.) 1904 года, поскольку «сознание различных вечностей мужчины и женщины» теперь по смыслу соответствует победе поэта над миром и временем, что и выражено в подчинении бурлящих образов его умелому господству».

Автобиографический план - опыт осознания «различных вечностей» мужского и женского начал - проектируется в «анонимные и вневременные измерения мифа» аполлинеровского произведения, «корни которого,- по словам самого автора, - тянутся далеко, до кельтских глубин нашей традиции» 30. А ирреальный, волшебный мир средневековой легенды в этой поэтической «Библии наизнанку», заключаемой «Онирокритикой» («Снотолкованием»), переносится в план сна-грезы, сна-видения.

Поистине по многим направлениям книга Аполлинера «Гниющий чародей» наводит на сопоставления с творчеством Пикассо 1908 года, с его смысловыми темами и образными мотивами, отразившимися в «Королеве Изабо». Более чем совпадениями следует признать не только общее для художника и поэта (и синхронное) обращение к средневековью, но также и основную «драматургическую» идею - мужскоеженское и мотив сна, равно как и сам исходно-персональный подтекст созданных ими «мифов».

И все же следует воздержаться от соблазна буквального отождествления «готической дамы» с полотна Пикассо (образа, дополнительного к Арлекину) и, например, Озерной Дамы из книги Аполлинера (образа, дополнительного к Мерлину и уводящего через легенды артуровского цикла к «кельтским глубинам»), хотя в известном смысле персонаж, подобный этой волшебной Владычице Озера в соединении с мотивом мистического сна, сна-грезы, сна-откровения действительно мог послужить отправным моментом для творческого воображения Пикассо.

Сопоставление книги Аполлинера с картиной Пикассо имеет, как кажется, и более широкий смысл, побуждая с большей уверенностью по-новому отнестись к духовному содержанию протокубистских образов 1908 - начала 1909 года. Ведь эти темы - средневековья, сна-грезы, вечно женственного - и их сюжетные модификации, овеянные духом мифологии, в панораме идей того времени, обнаруживая свою романтическую суть, являются также составными компонентами поэтики интернационального символизма.

Далее: Символизм и протокубизм